Билл мельтешил по комнате, время от времени замирал, критически оглядывая учиненный разгром, рассеянно заправлял за ухо прядь волос и снова кидался передвигать мебель. Журнальный столик уже занял свое место в дальнем углу, все стулья и кресла, кроме одного, передвинулись в коридор, и теперь Билл сосредоточенно расправлял одному ему ведомым образом полупрозрачную штору на открытой балконной двери.
Том наблюдал за ним, не сводя глаз с обманчиво хрупкой фигуры. Тому было так хорошо, что он ленился открывать рот даже ради подначек – такого Билла, сосредоточенного и непосредственного, он не видел слишком давно. Слишком давно не оставался с ним таким наедине, и их не затягивало в общий бездумный поток, в котором обоим позволялось все, потому что – приперло дурить.
- Подъем, - наконец скомандовал Билл, придвигая кресло спинкой почти к самой кровати и педантично выравнивая его, чтобы стояло точно напротив балкона.
Том окинул взглядом опустевшую комнату и на всякий случай попробовал понудеть. Ему и лежа было совсем хорошо.
Билл молча цапнул его за руку и без лишних церемоний сдернул с кровати, поймав у самого края.
- Зрительный зал там, - спокойно сообщил он, кивая куда-то в сторону кресла.
Том обалдело выпутался из братских рук, с легкой опаской глядя, как резвятся на самом дне едва различимых в темноте глаз Билла глумливые бесенята.
- Ладно, ладно… - тщетные попытки добавить в голос хоть нотку независимости.
Билл уже подполз к тумбочке и теперь, открыв замерцавший слишком ярко в темноте ноутбук, сосредоточенно в нем что-то искал. Том послушно перебрался в кресло и развалился там, уставившись на освещенный экраном профиль брата.
- А, да! – Билл удовлетворенно ткнул в пару кнопок и выключил монитор. – Еще момент.
В два шага оказавшись за креслом, он обхватил напряженные плечи Тома и с нажимом провел ладонями вниз, заставив опустить руки. Том запрокинул голову – он уже ни черта не понимал, а согласен был уж точно на все. Сейчас он дал бы Биллу что угодно, если бы тот попросил, он бы еще уговаривал взять.
Пальцы Билла осторожно погладили его запястья и, развернув ладони, прижали их к задним ножкам кресла.
- Сделай мне одолжение – не отпускай, - шепнул Билл, приблизившись к самому уху Тома.
- Зачем? – улыбнулся тот, ловя губами выбившуюся прядь темных волос и послушно сжимая обеими руками обитое тканью дерево.
- Хм, ну… как – зачем… - Билл фыркнул и потерся носом о его лоб. – Том, ты же большой мальчик. Это правило, его все большие мальчики знают. Стриптизершу нельзя трогать руками.
Том, не выдержав, качнул головой и фыркнул тоже – это была невообразимая дурь, он и в страшном сне себе представить не мог, что Билл соберется показывать ему стриптиз. Нет, даже не так – что слова «Билл» и «стриптиз» вообще совместимы. Такое не то что не укладывалось в голове – нужно было знать Билла так, как его знал Том, чтобы понять – такого просто не могло быть. Как не могло быть Дэвида в перьях или Саки в балетной пачке.
Но Билл был серьезен, пусть он улыбался, тихо и нежно прижимаясь носом к виску Тома, он был серьезен, как никогда.
- Не буду, - пробормотал Том, силясь не дивиться сюрреалистичности происходящего. – Обещаю.
Билл коснулся его лба коротким теплым сухим поцелуем и встал. Мимоходом шлепнул по пробелу на клавиатуре ноутбука, прошел вперед и обернулся, остановившись в двух шагах от балкона.
Весь злобный замысел Том осознал в первую же секунду. Неяркий отсвет луны из открытой двери обрисовывал контуры высокой фигуры, наверняка освещая лицо самого Тома, но лица Билла не то что не было видно – он стоял спиной к и без того скудному свету, и глаза различали только сплошной черный провал, обрамленный пушащимися волосами.
Провал – и внезапно, с первым же прозвучавшим в оглушающей тишине аккордом, неуловимо изменившийся силуэт. Теперь он словно вытянулся, налившись гибкой, упрямой силой, будто завибрировал изнутри – не так, как на сцене, господи, даже близко нет. Там был вызов, даже соперничество с кем-то незримым, и постоянный, нескончаемый уход в себя, Билл словно схлопывался в своей непрошибаемой уверенности и пер с ней вперед, отгораживаясь от чьих-то оценок.
Здесь была свободная, тягуче гибкая красота, пугающе беззащитная, она открывалась так, словно оценок не существовало в природе. Ее не оценивали – ее либо принимали безоговорочно, либо… а другим зрителям ее попросту не показывали, пришла вдруг чумовая мысль.
Том видел, и Том едва мог дышать. Ему хватило нескольких мгновений, чтобы перестать думать о том, чье лицо было у гибко, изломанно двигающегося перед ним силуэта, и еще десятка, чтобы перестать ждать, что будет дальше. Слово «дальше» отодвинулось в никуда, оно почти причиняло боль – оно означало, что секунды открытий закончатся.
Такой Билл был открытием, весь – доверчиво распахнутый, стройный, упруго извивающийся перед ним, ладони на бедрах, запрокинувшаяся голова и полуоткрытый рот – каждый раз, когда он поворачивался в профиль, Том вздрагивал, впиваясь взглядом в тонкие, заострившиеся черты.
Билл всегда перевоплощался с легкостью, Том привык, набил шишки и давно плюнул на попытки искать в нем знакомые нотки. Но даже у его перевоплощений были границы. Раньше.
Сейчас Том сидел и, холодея, медленно проваливался в понимание, что это были за границы – он весь сжимался внутри от одной мысли, что так долго не видел таких очевидных вещей. Показывать только то, что можешь оправдать желанием показать, только то, в чем сможешь защититься, отгородившись смехом, глумом или наездом. То, в чем нет тебя настоящего, то, что всегда будет игрой – в игре не боишься, что покажешь чересчур много и дашь козырь против себя. Это ведь все равно не ты, даже если ты демонстрируешь слабость, усталость или потребность в тепле.
Все, что видели в Билле другие, всегда было игрой, какими бы образами Билл ни развлекался. Потерянно хлопая в камеру накладными ресницами, закусывая дрожащие губы, убито позволяя помыкать собой или радостно подпрыгивая, как ребенок, Билл оставался так же надежно запрятан от посторонних глаз, как и, когда нахально раздевал собеседника взглядом. Все это оставалось масками, Тому, чтобы не тронуться умом окончательно, хватало мысли, что это – маски, настоящий Билл не такой.
Правда, какой он, Том тоже давно уже не понимал, только помнил своего Билла, каким тот был в детстве, да радовался, что может отличить – и это тоже не Билл, так, ходячий манекен с несмываемым лейблом «лицо проекта» на лбу.
Настоящий Билл оказался неуверенным и отчаянно одиноким, даже не жаждущим одобрения – каким-то болезненно свыкшимся с пустотой, уже научившимся в ней жить каждый день. Он не провоцировал Тома, не требовал от него реакции, как всегда требовал от зала – Биллу требующему было невозможно сопротивляться, ему подыгрывали уже только потому, что он этого хотел. Билл умел подчинять, точнее, это умели его маски, и плевать окружающие хотели на то, чего под всем этим Билл мог хотеть на самом деле.